Эрмитаж имеет самую крупную и самую великолепную коллекцию изделий из твердого цветного камня среди всех музеев мира. Только произведений из уральского камня здесь насчитывается около трехсот. Их было бы намного больше, если бы, по крайней мере, не два обстоятельства.

  Морозным вечером 17 декабря 1837 года загорелся Зимний дворец. Пожар заметили не сразу. Сначала из-за неисправного дымохода во время усиленной топки загорелась деревянная степа Петровского зала на первом этаже. Вскоре пожар перекинулся на другие этажи...

  Поэт В. А. Жуковский, бывший свидетелем этого пожара, писал: «Вся громада дворца представляла огромный костер, с которого пламя то всходило к небу высоким столбом, под черными тучами черного дыма, то волновалось, как море, коего волны вскакивали огромными, зубчатыми языками, то вспыхивало скопом бесчисленных ракет, которые сыпали огненный дождь на все окрестные. здания. В этом явлении было что-то невыразимое: дворец и в самом разрушении своем как будто вырезывался со всеми своими окнами, колоннами и статуями неподвижною черною громадою на ярком трепетном пламени».

  Другой очевидец, А. П. Башуцкий, сообщает: «Огонь победителем ходил на пустынном просторе, освещая широкие переходы. Он то колол и обволакивал мраморные колонны, то дерзко зачернял драгоценную позолоту, то сливал в безобразные груды хрустальные и бронзовые люстры художественной работы, то обрывал со стен роскошные парчи и шторы и насмешливо убирал их лохмотья огненными бахромами, расплескав ими черные волны своенравно клубящегося дыма!.. Огонь хлестал из окон, каскадами лился по простенкам, бил фонтанами, взвивался, пробегая по карнизам, допытливо искал везде забытой пищи и, покружив там и сям какой-нибудь ничтожный остаток, улетал в воздух, умирая в нем, подобно зловещему метеору. Три дня горело это обширное пожарище...»

  От сильного огня и жара потрескались и рассыпались даже яшмовые колонны и другие изделия. В Ленинградском архиве сохранилась «Опись разным яшмовым обломкам, найденным в Зимнем дворце после пожара... и назначенным к сдаче на Петергофскую гранильную фабрику». Приведем только начало этого документа. «От бывшей в Аванзале Зимнего дворца большой яшмовой вазы обломков большими кусками - 9, средними - 25, мелкими - 120 (всего - 154).

  От яшмовых колонн из Золотой комнаты государыни императрицы Александры Федоровны: обломков большими кусками - 124, средними - 130, малыми - 274 (всего - 528).

  Из комнаты императрицы Марии Федоровны от колонн: обломков большими кусками - 61, средними - 56, мелкими - 160 (всего - 277).

  Из комнаты Золотой императрицы Марии Федоровны: дощечек битых от каминов: больших - 13, средних- 15, мелких - 58...»

  Всего в описи значится несколько десятков разных вещей, рассыпавшихся во время пожара. Но опись была составлена только на яшмовые изделия, а ведь в Зимнем дворце находились также и малахитовые, порфиритовые, агатовые, авантюриновые и другие изделия. Судя по отчетам одной только Екатеринбургской гранильной фабрики, на ней почти ежегодно создавали для царских дворцов с 1783 по 1837 год от пяти до двадцати ваз, чаш, каминов, пирамид и т. д.

  Пожар Зимнего дворца - только одна из причин исчезновения многих камнерезных произведений из уральского камня.

  Вторая причина относится к особенностям характера императора Николая I. Николай Павлович не любил свою бабку - Екатерину II и убирал или уничтожал из окружающих его вещей все, чем она пользовалась, все, к чему имела пристрастие. По его приказу растопили роскошные екатерининские сервизы из серебра общим весом свыше 90 пудов. Николай I велел уничтожить и многие картины и скульптуры. Эти его письменные «повеления» сохранились в архивах. Документы об уничтожении каменных изделий пока не найдены. Но вполне возможно, что, зная о слабости Екатерины II к цветному камню, он постарался избавиться самыми разными способами от многих камнерезных изделий, напоминавших ему о нелюбимой бабке.

  А собрала за 34 года своего царствования Екатерина II немало: и несколько тысяч природных материалов в кристаллах, штуфах и полированных образцах, и огромное количество камней, и ювелирные изделия, и монументальные камнедельные вещи. В январе 1778 года Екатерина писала в Париж Гримму о «комнате, называемой музеем», где вместе с вещами «из золота, серебра, драгоценных камней, которые явились сюда со всех стран света», разместилось также «большое количество яшм и агатов, прибывших сюда из Сибири».

  Георги в своем описании Петербурга и его дворцов (1793), говоря о Зимнем дворце, упоминает: «...ряд комнат на берегу Невы украшен с наиизяйщнейшим вкусом» и перечисляет лепные украшения, картины. «Во всех комнатах находятся также... и богатые вазы, урны, группы и разные искусственные вещи: мраморные, яшмовые, яхонтовые, порфирные и из других каменьев...»

  После пожара Зимнего дворца и царствования Николая I во дворце и в обоих зданиях Эрмитажа осталось всего лишь несколько крупных камнерезных изделий последней четверти XVIII века. Зато XIX век представлен достаточно полно.

  С 1835 года все три гранильные фабрики -Петергофская, Екатеринбургская и Колыванская - стали называться императорскими и работать только на потребу царского двора.

  С середины XIX столетия уральский камень уже официально выходит на мировую арену: в 1851 году Россия впервые участвует во Всемирной выставке, которая проходит в Лондоне. Представленные на ней изделия из уральского камня приводят в восторг посетителей выставки. О знаменитой вазе из калканской яшмы, начатой еще в 1823 году Яковом Коковиным и законченной к 1851 году Гаврилой Налимовым, писали так: «Это изящное изделие фабрики (Екатеринбургской) , стоящее многолетних трудов и соразмерных расходов, можно назвать единственным в своем роде как по необыкновенной твердости и величине камня, так и по отличной работе; она заслуживает особого внимания в особенности и потому, что никогда и нигде подобного изделия приготовлено не было». После закрытия выставки вазу эту снова привезли в Зимний дворец, где она и в наши дни украшает один из дворцовых залов.

Не меньшее восхищение вызвал в Лондоне и уральский малахит. Одна из газет того времени писала: «Малахитовые изделия... приводили в восторг и удивление всемирную публику, толпами теснившуюся в русском отделе, чтобы видеть это чудо... Переход от брошки, которую украшает малахит как драгоценный камень, к колоссальным дверям казался непостижимым: отказывались верить, что эти двери сделаны из того же самого материала, который привыкли считать драгоценным».

  С этого времени на всех всемирных выставках, в которых Россия принимала участие, непременно экспонировались изделия из уральского цветного камня.

  На Венской выставке 1873 года в Русском отделе уже представили «32 каменных вещи», среди которых находилась и большая орлецовая ваза. Не только изделия, но и сами натуральные цветные камни вызывали интерес у посетителей всемирных выставок. Поэтому, готовясь, например, к выставке в Стокгольме, Кабинет в начале 1897 года потребовал от директора Екатеринбургской фабрики В. В. Мостовенко прислать «куски малахита и пород, содержащих топазы, бериллы и т. д... вместе с кусками орлеца и яшм», «причем желательно, чтобы половина этих кусков была отшлифована, а другая оставалась в натуральном виде».

  Очевидно, интерес к натуральным камням оказался настолько велик, что через два года В. В. Мостовенко сам пишет Кабинету: «На Парижскую выставку 1900 года я предлагал бы пещеру, стены которой сделать из пород, сопровождающих изумруды и александриты; между этими породами должны проходить жилы этих минералов; внутри пещеры поместить разные вазы и другие вещи...»

  После всемирных выставок часть каменных экспонатов возвращалась в Эрмитаж и в петербургские дворцы, а часть так и оставалась за границей.

  Среди многочисленных произведений, созданных в конце XIX и начале XX столетия из уральских камней, но предназначенных не для дворцового убранства эрмитажных залов, особого упоминания заслуживают по крайней мере три: карта Франции для Парижской выставки 1900 года, орлецовый саркофаг для Петропавловского собора и различные украшения для храма Воскресения.